Роты с криком ужаса вжались в землю. И, как будто упал перед ними железный занавес, градом посыпались ракетные залпы. Каждого из наступавших как будто лично ударило в лицо. Генерал, вытянувшись в полный рост, крикнул:
Вперед! Вперед!
Не ждать же, замерев на одном месте, что тебя прямо здесь закидают гранатами. Что толку! Вперед, одним броском преодолеть 50 метров до укрытия! Или отступить назад в тот же окоп! Вот и весь выбор. На защиту собственного оружия рассчитывать не приходится.
Некоторые побежали вперед с панической скоростью, откуда только взялись силы. Побежали механически, подгоняемые страхом, с автоматами наперевес, с ужасным отчаянным криком. Другие ринулись назад. Большинство же в нерешительности не двигались с места и, вцепившись в землю, полными ужаса глазами, как затравленные звери, ждали смерти.
И снова началась пальба, залп за залпом. Загрохотало, зарокотало над головами, как будто кто-то пытался этими звуками раздробить бедный солдатский череп. Дым, гарь, осколки, рев, крики... Откуда-то со стороны противника доносился характерный рокот и жужжание: на атакующих наступали танки. С флангов начался танковый обстрел. Там рассеянные роты больше не наступали, там солдаты, без оружия и вещмешков, спасались бегством в поисках безопасного места. Наступление превращалось в бегство. Один только генерал не двигался с места, с лицом человека, решившегося на самоубийство, с взъерошенными волосами, с холодной, отчаянной решимостью в глазах... Отступающих косили пулеметные очереди. Теперь в бегство обратились даже храбрейшие из храбрых. Четыре года бессмысленной войны отняли у них всю храбрость... Раненые падали на ходу, иные кричали, другие валились беззвучно лицом в землю и так оставались лежать, точно плачущие дети.
Пауль и лейтенант успели нырнуть в окоп и перевели дух. Пауля ранило осколком в руку пониже локтя, у лейтенанта зияла рана на правом плече. Они перевязали раны, оторвав лоскут от рубашек, перебрали вещмешки: может, осталось еще что-нибудь пригодное, и со страхом наблюдали за передвижением вражеских танков, которые продолжали наступать на убегающих. Из перелеска на берегу реки выступила вражеская пехота в неожиданно светлой форме цвета хаки.
Они вжались в дно окопа и, дрожа от страха, ждали, когда танки, медленно и равнодушно, как утомленные чудовища, покатят назад. Тогда Пауль и лейтенант покинули окоп и примкнули к тем, кто спасался бегством, укрываясь за земляным валом от вражеской пехоты.
Никого из своих у них за спиной больше не было, они уходили последними. Еще более измученные, еще страшнее страдая от голода и жажды. Преодолев поле боя, спотыкаясь о тела погибших, добрались они до исходной позиции, откуда на рассвете началась их сегодняшняя атака.
Свои! Что за счастье! Свои, родные, роты, санитары, даже грузовик для тяжело раненных. На лесной прогалине повсюду на носилках стонали раненые, валялись брошенное оружие и боеприпасы, кровавое тряпье. Непрерывные стоны, стоны и мухи, мухи, мухи... Врач командовал погрузкой носилок на гру-1 зовик и в пустые места между лежачими ранеными определял тех, кто мог стоять или сидеть. Лейтенант, не успев оглядеться, случайно оказался рядом с носилками одного знакомого, а вместе с ним и в кузове грузовика, и был отправлен в госпиталь. Грузовик уехал. Врач остался вместе с еще десятком тяже ло раненных. Шофер поклялся, что доставит куда следует всех пострадавших, хотя как он мог быть уверен, что через четверть часа здесь не будет русских? До города ехать минут двадцать. Да еще там, да столько же обратно, значит, вернется грузовик только через час, не раньше.
Когда в лесу смолк гул грузовика, снова стало жутко тихо. Тяжелораненые со страхом, беспомощно лежа на земле, снизу вверх взирали на врача. Врач смущенно покосился на ящики с медикаментами и бинтами, потом вынул несколько пачек сигарет.
— Только спокойно, только тихо, — успокаивал он, ~ все образуется. Все будет хорошо. Грузовик вернется. Я знаю шофера.
